3 место. Юклид. Гнев.
Она пришла под утро. Переступила порог в щебетливых розовых сумерках. Скинула, пошатнувшись, туфли, бросила сумочку в кресло. Клатч не долетел, проехался лакированным боком по полу. Она не заметила. Не обратила внимания, сосредоточившись на путеводной в ванную комнату стене.
Ее не было два дня и вернувшись, она не нашла для него слова «Здравствуй».
Широко расставив ноги, оперевшись локтями в колени, обхватив руками голову, он одиноко сутулился на краю большой, слишком большой кровати, сквозь решетку растопыренных пальцев хмуро вглядываясь в разводы мрамора под босыми ступнями. Ничего увлекательного он в них не видел, но его мутило от необходимости смотреть куда-то еще. Например, ей в спину.
Ее не было два дня и практически все это время он просидел так, не шелохнувшись. Дело было не в том, что он не знал где ее искать. Дело было в том, что он ее нашел. Как только истек их негласный комендантский час, хищник вышел на улицы Афин и отыскал ту, что принадлежала ему. Принадлежала по праву названной дочери приемному отцу. Принадлежала по праву женщины своему любовнику. Принадлежала по праву жертвы, отданной морем дракону.
Желтыми кругами на белом фарфоре нетронутый чай отмерял дефицитное терпение.
Ей было не полных шестнадцать лет. Она была его добычей, дочерью и любовницей. Ее, испоганенной модой куклы, не было два дня. Она вернулась, хмельная, под утро и от нее разило другим мужчиной. Она даже не сказала ему «Здравствуй»
Он так не хотел, чтобы она возвращалась.
Он сидел, ссутулившись, на краю необъятной постели и не чувствовал онемевшим нутром как впиваются ногти в лицо. До синих лунок, до крови. Он не знал, как им теперь быть.
Она раздевалась на ходу, с пьяной небрежностью роняя на пол мятую одежду.
Он не мог себе позволить поднять на нее взгляд.
Их с Фьеке история началась в по-вечернему сизых адриатических волнах. Она, четырехлетняя девочка, благополучно тонула, увлекаемая на дно мертвой женщиной, не пожелавшей перед кончиной выпустить из хватки лямки детского комбинезона. Он, дымчато-белый дракон, лакомо корректировал спасателям статистику выживших и найденных, собирая со скатерти моря свежих утопленников и тех, кто в самом ближайшем будущем обещал ими стать. Они не должны были встретиться. В воронке кораблекрушения мог потеряться не один ребенок, а чудовищный зверь совершенно не подходил на роль спасателя-дельфина. Не было христианского милосердия ни в распахнувшейся во мгле громадной пасти, ни в остром многорядье зубов, отсекших мать от дочери. И ни что в прохладных сентябрьских водах не предвещало того, что дракон оставит щедро накрытый Океаном стол и отправится на сушу разыгрывать из себя благодетеля для греческой малявки нормандского происхождения, чьей единственной близкой ныне здравствующей кровной родственницей окажется почти выжившая из ума костлявая старуха – выдающийся и увлеченный наукой профессор палеоботаники. Ни что не предвещало, но так стало. Сначала героический спасатель, потом щедрый опекун, и уж затем внимательный любовник. Нет, в течение десятка лет играясь в папочку, он не соблазнился вдруг худосочными, едва сформировавшимися прелестями своей воспитанницы, хоть и застал дракон еще те времена, когда женщин употребляли по первой крови. Нет, он не стремился подобным образом привязать неуравновешенного взбалмошного подростка к себе, чтобы упрочить так нечаянно связавшие их узы. Просто однажды вечером загулявший дракон обнаружил на пороге своего дома долговязую худую девчонку в грязной растерзанной одежде, с явными следами побоев и насилия на до черноты загорелом теле. Он об нее, молчаливо глотающую слезы, буквально споткнулся и у него не оставалось иного выбора, кроме как вступиться за честь дамы и научить эту даму любить себя. В меру драконьего разумения, а для человека так и вовсе – безмерно.
Он тогда не предполагал даже, что спустя какой-то год его непротивление ее малочисленным капризам, ее личностным поискам приведет их к этому нежно-розовому майскому утру. В которое он, захлебываясь дегтярной мутью злости, не сможет поднять на нее взгляд. Не сможет достойно признаться, что он суть от сути драконьей, не умеет делиться.
Загудела в трубах вода, загремел уроненный флакон. Возможно, Фьеке повзрослела в собственных глазах, но аккуратнее от этого точно не стала. Медленно и глубоко вдохнув, он поднялся – воздвигся степенно, словно опасаясь расплескать эту вязкую черную муть, что заливала ноздри, мешая дышать чем-то иным, кроме омерзительного запаха чужака, взял из шкафа свежее банное полотенце, прихватил короткий девичий халатик и, переступая брезгливо через сброшенные изменщицей тряпки, отправился к ней. Решать.
- Ты очень злишься? – спросила Фьеке, обнаруживая свою пристальную заинтересованность к теням в клубах пара.
Он промолчал, подходя к ней ближе. Не от того, что ему нечего было ей сказать – отдельные слова и сложноподчиненные конструкции так плотно теснились в глотке, борясь за право вырваться первыми, что в мир дракон изливал яростную тишину.
- Знаю, злишься. Ты вообще злой. Ты злой старик, а я дрянная девчонка. Хорошая из нас пара, да?
Подтеки цветной туши на по-детски нежных щеках. Вавилонское столпотворение на голове, в которое страшно запустить руку – то ли завязнешь в налакированных узлах, то ли не устоишь перед искусом надавить на светлогривую макушку до тех пор, пока ее обладательница не перестанет пускать пузыри в кипятке.
Нет. Кажется, он еще не хотел ее убивать.
- Ну папик, ну не молчи! Ну, хочешь, ударь меня, а? А хочешь, я порошу у тебя прощения, и пообещаю никогда, ну вообще никогда так не делать, а?
Его лицо не выражало ничего, будто маска напрочь разучившаяся прикидываться живой личиной. И глаза, омутом черные, тоже уже ничего не выражали, когда он зачем-то наклонялся к воде. Она немедленно этим воспользовалась, с хмельной бесшабашностью ухватив его за плечи и потянув на себя, жарким шепотом развязно предлагая:
- А давай мы помиримся прямо тут! Девчонки говорят, что самый клевый трах..
Она качнула его на себя. В черной мути колыхнувшейся движением злобы промчалась колючая хвостатая комета вымораживающего гнева и взорвалась где-то в затылке, от чего сразу сделалось легко и зябко. Последнее, что он сделал сознательно – торпедировал белую чугунную лохань вместе с сопливой соблазнительницей до ближайшей стены.
Он потерял себя. На долгий миг или краткое мгновение, не важно. Он потерял себя с радостью, с упоением испивая то, чем совсем недавно стерегся захлебнуться. Он пропустил мимо себя и грохот, и ее крики. Он был один на один с немой тишиной, дракон разрушающий, отчего-то до сих пор в человеческом облике.
Впрочем, и человеком он сподобился натворить дел.
Он действительно отправил ванну до ближайшей стены. А потом до другой. И снова, оставляя вычурными ножками борозды по мрамору пола. Он швырялся чугунной посудиной полной воды и визжащей, в миг протрезвевшей, девчонкой так же, как иные швыряются опустевшими стаканами. Может быть, она пыталась выбраться. Может быть, она хотела сбежать. Он этого не знал и даже не собирался гадать как это было на самом деле. Важно лишь то, что опамятовшись, он нашел ее живой в той же ванной, скорчившейся на дне, исцарапанной, усыпанной крошкой битой отделки и стесанной эмали. Она вжималась в дно, а он все так же нависал над ней, как тогда, когда еще помнил, зачем принес ей полотенце, вот только сейчас его скрюченные бешенством пальцы впивались не в мягкую ткань, а в еще не остывший металл. И чугун под его пальцами деформировался…
Десять с лишним лет он тщательно контролировал себя, не желая чем-либо напомнить Фьеке как хрустела ее мать на его зубах. Десять с лишним лет, разменянные в единый миг.
У него никогда прежде не было дочери.
И никогда больше не будет. Можно сознаться, он не только не умеет делиться, но и Пигмалиона из него тоже не выходит
Так не сказав не слова, он осторожно, по одному, разжал пальцы, выпрямился, развернулся и ушел. К морю. В щебетливо розовое утро топить людские корабли.
Их история с Фьеке должна была быть на этом закончена.
Сегодня глаза у Элагабала светлые, не стылые, ясные как два оконца в летнее небо. Чему ты радуешься, Певец?
Ступени вверх – в темноте по древности, ступени вниз с металлическим лязгом и нарастающим за спиной громом оваций – на свету, но в торжественном «почти» одиночестве. В молчании, возможно, для кого-то тягостном. Где-то в середине лестницы вибрация сигнала смс: «Папа, ты забыл шляпу!» и ее теплый взгляд в затылок как клеймо об бестолковости. Его пожатие плечами – расписка в принятии и согласии. В успокоении.
- Не соглашусь, молодой человек. Видите ли, две трети вашей лирики…
Авторский мир: смесь реал-лайфа и фентези. Современная Греция. Сила Богов, Чудовищ и Героев перешла в руки к смертным. NC-17.
